Если посмотреть на каплю воды под микроскопом, увидим, как большие пожирают маленьких и сами становятся еще больше. Это и есть сущность жизни.
Пока человек существует как человек, а не идеальное существо, он остается только на пятьдесят процентов человеком, а на другие пятьдесят он есть зверь. Это я еще слишком мягко, слишком гуманно разделил пополам. Глядя на нашу современную, да и прошлую жизнь, десять то процентов я бы дал с натяжкой.
Лучшим доказательством этому служит отсутствие на земле коммунизма или Царствия Божия. Пока не выходит.
... Эх, если бы Ван - Гог побывал в Америке, особенно в Нью-Йорке. Мы бы увидели тогда еще много не умирающих шедевров, вроде едоков картофеля. А тут таких едоков очень много.
... там нет своего Ван - Гога, который бы рисовал эти абсолютно дикие фигуры, полностью утратившие свой человеческий облик, разложились морально, ментально, физически. Ведь это даже не алкоголики и не просящие бедные люди, это полное моральное и физическое опустошение живущих на улице - я имею в виду бездомных бродяг и прочих. Эта тема меня тоже очень волнует, хотя я более декоративно мыслю, но все равно, здесь возникает такой чисто психологический момент... когда смотришь в глаза человека, который полностью опустился, но продолжает смеяться, пусть и бессмысленно, это производит сильнейшее впечатление. Иногда, особенно вначале, когда я только приехал, я много раз был буквально поражен этим зрелищем.
В СССР я не знал что рисовать. Вспоминаю как я сидел в мастерской и буквально руки опускались. Тут я буквально хватаюсь за все. Все здесь интересно.
Так что, грубо говоря, можно сказать, что как художнику мне тут интересно, а как нормальному простому человеку тут трудно и много плохого. Самое тяжелое - постоянное психологическое напряжение, чувство трудности выживания. Честно говоря, мне это уже полностью безразлично, так как у меня есть только одна цель - это искусство. Всякие человеческие отношения отнимают у меня только время.
Теперь я часто рисую старух и стариков в их полнейшем моральном и физическом убожестве. Я и раньше любил рисовать всяких бродяг и нищих, так что это тоже самое.
Рисую все подряд. Здесь есть уличные бродячие мимы, музыканты (иногда целые небольшие оркестры), играющие на самых разных, иногда фантастических инструментах. Я вижу их каждый день, когда выхожу на улицу в обед. Иногда это страшное жалкое зрелище, близкое к виду нищих, которых тут тоже навалом.
Сильнейший толчок я получил в Нью-Йорке. С точки зрения художника Нью-Йорк уникально интересный город. Это город контрастов. Самое же интересное для художника - обилие ярких человеческих типов. Здесь собрались люди всех национальностей и рас. Часто красота Нью-Йорка лежит в безобразии и многоликости.
Так же и люди. Здесь много бездомных, больных, уличных бродяг и нищих. На любого человека это производит сильное впечатление. Бездомные и нищие здесь доходят до полного физического и умственного падения. Я таких не видел нигде.
Как правило, они одеты в грязь и многие опустились физически (есть душевнобольные и калеки). Часто черно-грязные портки и одна штанина короче и разорвана сверху донизу. На заднице огромная дыра. Все идут рядом без какой -либо реакции - привыкли. Некоторые, набросивши на себя буквально рубище из грубой рогожи, похожи на величественных библейских персонажей; тем более шевелюра имеет страшенный вид, и за бородой и рожу не видно. Нет тут Рембрандта или Ван-Гога.
Встречаются такие старухи - такие рожи и выражения; все это мне нравится. Нью-Йорк полон идиотов в самых разных одеждах, почти без нее, черных (афроамериканцев), испанцев, инвалидов всех видов, нищих, проституток и всего этого сброда - для художника очень интересно.
Много уличных музыкантов - тоже рвань, почти такие же нищие. Этих я сколько рисовал - ничего не получается. Очевидно, нет ничего особенного просто нарисовать человека, играющего на каком - то инструменте. Нужно сказать большее. Пока мне это не удается. Бывают только более или менее удачные рисунки - чисто внешне. Вероятно, и тут придется мне их изуродовать так, чтобы было выразительней, и их инструменты попробую изогнуть в три погибели.
Здесь, если потерял работу, очень трудно найти другую. А учтя, что квартиры очень дорогие - человек психологически чувствует себя на грани катастрофы и не выдерживает. Отсюда большое количество душевнобольных, выброшенных из жизни людей. Для меня как художника это громадный материал.
Больше всего меня интересует сейчас психология человека, его выражение, улыбка или выражение всей фигуры. Тут хорошо, что Нью-Йорк - огромное обилие и разнообразие всяких типов. Самое жуткое и страшно интересное для художника здесь - это метро, нищие, бродяги, которых только в Нью-Йорке 40 тысяч. Они живут на улице, и ты их видишь повсюду. Но и простые, так сказать, нормальные люди тоже не совсем нормальные. У американца, как правило, полностью отбито чувство какой - либо красоты в одежде, в повадках, в походке. Здесь ты в джунглях и имеешь дело с натуральным проявлением эмоций.
У человека может быть огромный безобразный живот, но он в метро спокойно снимает рубаху или майку и едет по пояс голый. Мне начинает казаться, что американец вообще не знает, что существуют какие - то цвета. Очень часто страшно толстая женщина надевает ярко-салатного цвета брюки в обтяжку, а сверху исключительно огромную желтую или розовую рубаху и часто с кружевами и бантами, а то и того же салатного цвета, что и брюки, - и получается такой огромный слон, которого нигде в мире не встретишь.
Мне нравится все искусство. В рисунке я делаю буквально все - беру любую тему, и чем больше рисуешь, тем больше голова распухает от желания нарисовать еще и еще новые темы.
Когда смотришь на этюд, особенно который давно написал, и вспоминаешь это место, то твои воспоминания будут другие. А потом начинаешь размышлять и становится как-то необъяснимо приятно, и это и есть твой духовный мир.
И твой этюд оказывается как золотой ключик от этого мира.
Скажем, передать счастье и покой в окружении прекрасной природы. Вот если этим проникнуться и вписать туда фигурки, особенно мать с ребенком, который учится ходить - может получиться замечательная вещь. Если все время представлять, что вот та гора это не просто гора, а прекрасная гора, а этот домик - замечательный домишко и женщина эта замечательная, и окошко, и забор - то что-то да получится. Самое главное, не уйти в детали, а чтобы все детали были проникнуты этим теплым чувством.
Тут была недавно выставка Пикассо - это гений. Важная вещь - он имел очень хорошую школу. Если сравнить в этом же музее несколько рисунков Матисса и Модильяни - совсем слабые. Не знаю, как другие, но я прежде всего чувствую - нет такой школы, а есть беспомощность и слабость.
В этих коротких строчках я не могу охватить всю сложность этой проблемы. Могу только добавить, что в МСХШ, где я учился, было совсем все другое. Когда входишь в класс по рисунку, входишь как в храм. В классе чисто, красиво, черные бархатные занавесы. Рисовали при искусственном освещении, что давало возможность иметь постоянный и сильный источник света для модели. На стенах висели хорошие репродукции, как правило, не цветные, Рембрандта, Веласкеса, Микеланджело, и других великих.
Например, репродукция одной руки, выполненной Микеланджело, всегда приводит любых студентов и учителей в восторг. Учителя были старые. К ним были уважение и любовь. Были исключения - но редко. Все учителя жили бедно, понимали жизнь и любили свою работу и учеников.
Еще в классах стояли греческие статуи и много голов, как Зевс, Аполлон, анатомические фигуры Гудона, гипсовые вазы и греческие орнаменты. Все это ученики могли рисовать и после занятий, а многие рисовали ночью.
Проблемы рисунка очень сложные. Я против любых изменений в сторону декоративности. Всякая ориентация, на мой взгляд, должна быть после школы, то есть после основы. Школа есть школа.
Когда человек учится на длительных постановках пропорциям, светотени, тут как раз преподователь и должен затронуть глубокие проблемы искусства. Пропорции - как соотношения частей и пропорции как красота или гармония соотношений. Светотень - как реальность, которую нужно уметь скопировать, и светотень, как, опять же, красота или гармония светотени, гармония тональная (показывая, скажем, Рембрандта). Светотень в этом отношении легче, так как соотношения частей в природе могут быть и некрасивыми, а светотень уже в самой основе распространения света всегда есть совершенное выражение гармонии.
Если преподаватель говорит студенту: "Смотри, как красиво легла тень, как красиво она переходит в рефлекс (опять же Рембрандт, и если студент с большими усилиями и упорством сделает этот рефлекс и увидит, как хорошо вышло (а это сразу видно), то все другие студенты тоже увидят. Вот тогда студент сделал большой шаг вперед. Следующий рисунок он сделает быстрее и свободнее.
Если бы был достигнут таким образом сильный общий уровень, тогда я бы был первым за любые искажения, деформацию. Но пока что я не видел хороших рисунков вне школы.
Почти все люди, чем больше живут на свете, тем больше любят жизнь, хотя жить с годами становится все труднее. Больше забот, больше болезней, меньше времени, меньше денег. Что-то похожее происходит во мне по отношению к искусству. Чем больше я живу, тем больше я люблю искусство. Как невозможно определить, что такое жизнь, так невозможно, что такое искусство.
Много известных художников, писателей, философов пытались дать определение искусству. Я считаю, что дать такое определение в принципе невозможно.
Из всех подходов к проблеме понимания искусства мне ближе всего подход Льва Толстого. Он говорил, что искусство есть передача чувства одного человека другому. То есть не идея, не мысль, а именно - Чувство. Тут я полностью с ним согласен и стараюсь следовать этому простому и гениальному определению.
Когда рисую людей - моим кредо становится доброта. Тут я опять последователь Льва Толстого. Если у меня в рисунках порой появляется сарказм, то это скорее добрая улыбка или теплый юмор, позволяющий мне стоять как бы в стороне, но с любовью и симпатией к человеку. Когда я вижу несчастного человека, я страдаю вместе с ним. Отсюда мое второе кредо в искусстве - доброта, любовь, и симпатия к человеку, особенно когда ему трудно.
Недавно я где - то прочел, что для Матисса время кубизма, особенно такого уверенного, победоносного, как у Пикассо и Брака, было тяжелым временем, и я его хорошо понимаю. Изуродованность пропорций мне самому нравится, но только не тогда, когда картина говорит: " Смотри, как можно здорово изуродовать" и больше ничего.
Уродливость должна служить чувству, впечатлению, должна идти изнутри. А когда это повторяется в сотнях картин, это уже штамповка. Интересно, что в большинстве эти картины очень дробные, сложные, запутанные, как ребусы.
А то, что человек может рисовать классически, с хорошей школой, - то это только помогает. Потому что если у человека нет школы, то он обычно и деформирует хуже. Это я знаю по своей преподавательской деятельности. Поэтому, несмотря на то что у меня такая школа, я совершенно свободно себя чувствую. Меня не смущает моя школа. Я рисую абсолютно свободно.
Каждый вечер после работы и в выходные я рисую и начал писать маслом. До этого я много рисовал пастелью, а начал с угля. Всего я уже сделал 600 рисунков; штук сто можно выставлять.
Теперь счастлив, что начал писать. Пока похвалиться не могу, но чувствую с каждым днем увереннее. Я уже подошел к точке, когда не обращаю внимание на пропорции и цвет (в обычном смысле слова). Конечно, трудно, зато когда что-то получится - большое удовольствие. Для меня сейчас культуры цвета не существует - одни слова. Я даже теперь стою за полный беспорядок и отсутствие культуры и какого бы то ни было правила.
Потому что человек в этой жизни одет как попало, использует каждый день любые инструменты, любого цвета, ест химические продукты плюс 50 процентов разводов, проституция, грязь, шум, миллионы людей шныряют туда-сюда.
Когда меня спрашивают о стиле, в котором я работаю, я затрудняюсь ответить, так как не люблю штампов. Они не отражают истины.
Кроме того, художник постоянно развивается и может менять свою манеру, сохраняя полностью свое лицо. Собственно говоря, от своего лица ему не уйти. Грубо говоря, я склоняюсь к экспрессионизму. Люблю работать быстро, спонтанно. Стараюсь закончить все в один раз, иначе теряю остроту чувств. Для меня лучше повторить ту же тему несколько раз заново, чем переделывать на одном холсте.
Мне нравятся сильные, уверенные штрихи и мазки, положенные быстро и широко. Поэтому мне нравятся уголь и масло как очень подвижные материалы.
Если я возвращаюсь к теме, то переписываю ее совершенно по - новому. Человек я крайне не постоянный; бросаюсь от одной крайности в другую, работаю неровно, нелегко, с большими трудностями. Само главное - ясность замысла. Если его нет - можно не начинать. Все попытки безуспешны.
Я редко рисую с натуры. Она меня сковывает своей недосягаемой красотой и непостижимой сущностью. Использую природу как толчок. В этом случае я чувствую себя более свободным.
На выставках сейчас не участвую и ни в какие галереи, чтобы проталкивать свои работы, не хожу. На все это я пока плюнул и спокойно работаю. Спешить теперь некуда.
Я работаю, а вечерами, а также в субботу и воскресенье рисую. Рисую углем. Процесс рисования у меня такой же рваный, как и я сам. Сегодня все хорошо, завтра все плохо.
Если я работаю долго, то как-то все теряю. Быстрая работа меня больше развивает, и я быстрее иду вперед. При быстрой работе нужно сильно сосредоточиться на главном и брать только в общем.
Скажем, тебе нужно изобразить уродливую фигуру с кривыми ногами, и я думаю, если сильно обобщить, то, может, нужно взять на весь холст эти одни кривые ноги.
Это самое трудное. Пикассо в этом отношении гений. Всегда у него чувствуется что-то, что пронизывает его картину каким-то единством, единым чувством.